Сегодня он опять прилетел. Вот что хотите делайте, а верится мне, что это тот же самый желтый лист. Это наверняка несусветная глупость, но у меня, ей-богу, не так уж много развлечений и совсем нет собеседников. Так что проще говорить с уже знакомым листком, чем знакомиться заново. Как дела, приятель?

-Ну, какие новости? – спрашивает он. Да какие тут у меня новости… Я сижу, прикованный к решетке тюремного окна, так давно, что каменная плита вытерлась под моей задницей. Вот пару недель назад – а может, больше – в окно залетела муха. Она так потешно потирала лапки, будто вот так-так, в какое отличное место мне посчастливилось попасть! Эй, сказал я ей, а с чего ты взяла, что мне тут нравится? У того часового, что справа от ворот, отросли усы. Кажется, это не запрещено уставом. Вчера за оградой тюремного двора опять проходила девушка в красной шали. Она частенько ходит этой дорогой, наверное, живет неподалеку, и всякий раз на ней что-нибудь яркое. Рыжий шарф, и густые каштановые волосы развеваются на ветру. Или желтые сапожки, нетерпеливо цокающие по асфальту. Хотел бы я увидеть их отплясывающими чечетку! Черт! Мои руки прикованы к решетке окна, и я давно забыл, сколько мне лет. Старый дурак. Сколько бы мне ни было… Для них там, спешащих по своим делам, я – всего лишь лицо в окне. Вроде бронзового льва, что украшает помпезную дворцовую лестницу, понимаешь? Детишки могут лазить по нему, стражники – прислонять штыки, когда прикуривают украдкой, пряча в зябких ладонях огонек. Ну а сам-то лев, он что себе думает? То-то. Не моргнуть, не пошевелиться – ты посиди-ка с мое.

Эк меня сегодня разобрало! Скоро обед, между прочим. Интересно, каких разносолов меня сегодня удостоят?
Стой, куда ты? Я ж с тобой по-хорошему, я еще и половины новостей не рассказал. Ну, где еще такие интересные новости, как в тюрьме…

«Мне – пора, - голос раздался прямо в голове узника, - и, по-моему, тебе тоже пора!» Внезапно ветер загудел с такой силой, словно готовился разрушить тюрьму к чертовой матери и похоронить нас всех под обломками, а что, неплохая идея, только вышло еще лучше – меня выдуло прямо сквозь чугунные прутья решетки, и – ааа – я задохнулся знобким осенним воздухом и понял, что лечу. Я летел, будто дурацкий счастливый листок, послушный любому капризу забавляющегося ветра, и это было прекрасно! Я переворачивался на спину, как какой-нибудь усталый пловец, а ведь я ничуть не устал, просто так хотелось ветру. Потом мы с ним поднялись выше, и городок показался мне пластилиновой поделкой, вылепленной трехлетним малышом, впрочем, малышом славным и жизнерадостным. Тюрьму с такой высоты было вообще не разглядеть.

…Я подставлял себя солнцу и чувствовал, как ветер распрямляет мои волосы и разглаживает морщины, и смеялся безумным смехом, и, раскинув руки, ринулся к земле, не рассчитал силы и непременно разбился бы, старый я кретин, но возле самой земли почувствовал, что сжимаю пятками теплое и живое. Это был зверь, какого я никогда не видел раньше, но, с другой стороны, не так уж много я видел за последние годы. Мне показалось, что шерсть его светится серебряным светом, а в середине лба торчит витой рог, так что, судя по всему, это был единорог – ого-го! И я сжал его бока горячими пятками и потрепал его по шее, и мы понеслись по мостовой быстрее вихря. Видели вы когда-нибудь скачки на единороге? И не увидите, он пронесется мимо вас, так что и не успеете заметить, что это было. Так и будете стоять и обалдело вертеть головой – примерещилось в сумерках, что ли? А слева уже мелькнул ярко-рыжий шарф и длинные волосы, которые ветер трепал от нечего делать, и я, не долго думая, подхватил девушку и усадил впереди себя, и она ничуть не испугалась, только покосилась карим глазком. Я успел увидеть часть румяной щеки и несколько веснушек, а губ не было видно, хотя глаз казался улыбающимся. Тогда я аккуратно отвел в сторону сноп волос – изрядно тяжелый, кстати, - и поцеловал ее куда-то между шеей и ухом, и тут уж даже затылок ее улыбнулся, а мы все неслись и неслись, и время от времени единорог вскидывал голову и ржал – совсем как лошадь, только мелодичнее, - а я вопил во все горло какие-то глупости. Мы с единорогом ссадили девушку около небольшого кирпичного домика, и она долго махала нам, стоя на крыльце, рукой в рыжей варежке. Надо же, оказывается, у нее еще и варежки рыжие, а я не замечал. Наверное, раньше она держала руки в карманах…

Ветер стих. Я очнулся в своей камере. Приснилось, значит. С последнего ума спрыгнул – грежу средь бела дня! А сон-то был хороший! Я думал, мне свобода даже сниться перестала. Эх… Помню еще, значит. Я расправил плечи. Кандалы со звоном упали на каменный пол – я не был прикован. Вот это новости…

Так. Медленно встаем, держась за подоконник руками. Ох… Сказано же – медленно. Ничего, что столько лет сидел. Несколько приседаний. Скрипим, но ничего. Ходить сможем, да. Обязательно. Теперь шаг. Еще один. За стену можно не держаться, дурень. Можно просто походить по камере взад и вперед. Тоже удовольствие, кто не знает.

Я шел так медленно, что, дойдя до двери, уже догадался, что она не заперта. Ступеньки лестницы оказались стертыми, а стены все в копоти. У ворот, как и следовало ожидать, никого не было. Я шел по улице и терпеливо ждал. Ждал, когда отвыкшее от движения тело освоится настолько, чтобы позволить мне смотреть не под ноги, а по сторонам. Уж очень хотелось повидать мой желтый листок.